На прошлой неделе мне с двухлетней дочкой Яськой пришлось по работе оказаться в одном бизнес-центре. Встреча прошла хорошо, а вот в лифте вышло вот что: в нём уже ехало несколько офисных работников, когда мы с дочерью сели на пятом этаже. Ясе непременно надо было стоять на полу, а не сидеть на руках, при этом ей хотелось перемещаться в небольшом пространстве, цепляясь кокетливо дядям за карманы брюк и хватая тёть за колготочные ноги. Засовывая при этом плюшевого Мишку тётям под юбки. А дядям в штанины. Ку-ку, Мишка. Где же Мишка? Ку-ку!
На следующем этаже лифт остановился. Зашли новые люди — мы уплотнились. Ясины планы не изменились. В конце пути в лифт зашел рабочий с чемоданчиком инструментов и какими-то кабелями. Чемодан дядя-рабочий держал над головой, больше его негде было пристроить. Чемодан, был, судя по всему, довольно тяжелый. Тёти держались за колготочные ноги. Дяди уворачивались от Ясиного настойчивого внимания. Кто-то совершенно меланхолично произнёс: «Смешались в кучу кони, люди»… И разрядил обстановку. Все засмеялись — громко, заразительно, будто на концерте Хазанова.
Когда я рассказала эту историю в своём блоге, меня все осудили: не пристало. Нельзя детям давать волю. Нельзя допускать, чтобы они хватали тёть и дядь. Нужно держать на руках. В ежовых рукавицах. И воспитывать, воспитывать, воспитывать.
В моём лексиконе нет слова «воспитывать». Есть — помогать расти. По мере своих сил я помогаю дочке расти, а описанная ситуация стала для меня поводом поразмышлять об обратной, изнаночной стороне появления детей. О том, что сладкие кукольные малышарики, на которых хочется умиляться до потери пульса, теребить их за щечку и тетешкать до бесконечности — это лишь малая часть общей картины.
Очень часто детки создают сложности и даже доставляют неприятности не только родителям, но и окружающим. Ставят в неловкое положение. Испытывают на прочность.
И начинается все это еще раньше, чем малыш родился.
**
Две полоски! А вместе с ними — невероятные прыщи на лице. И что там на лице — на теле. Сроду не было. И пигментация... Коллеги смотрят на тебя косо — ты снова сорвала им совещание. Ты должна была докладывать о своем проекте, но ты искренне считаешь, что проект у тебя сейчас один. И из-за него ты снова задержалась у врача. Деловые партнёры переглядываются между собой, когда ты, говоря о планах на следующий квартал, употребляешь термин «триместр». Админ простил тебя за съеденные печенюшки. Ты не смогла сдержаться, а он… Он простил. На первый раз.
Ты просишь коллег не приходить на работу простуженными — тебе сейчас нельзя заражаться — первый триместр. А у них горят сроки и насыщенная ночная жизнь. И они приходят, кашляющие и сморкающиеся, а ты их ненавидишь. А они тебя.
Ты просишь коллег не создавать сквозняков. И они парятся в духоте. Ровно 10 минут. А дальше открывают одновременно окна и дверь. А у тебя второй триместр.
И — не в службу, а в дружбу — ты просишь коллег купить тебе мороженое. Развесное. Фисташковое. Не срочно, в течение 3 минут. Тебе самой уже непросто подниматься пешком на 5 этаж. А без фисташкового мороженого дольше 3 минут ты вряд ли проживешь. Третий триместр.
И это не считая того, что ты тихонько — конечно, весь офис услышал — пукнула во время празднования дня рождения руководителя соседнего отдела. В неформальной, так сказать, обстановке. Коллеги, наверное, не знают о том, что у беременных женщин повышается газообразование. Но ты же не станешь делать массовую рассылку со статьёй «Команда газы дана для всех?» о том, как оно бывает, если ты в интересном положении. А как ты испортила аппетит коллегам, когда программист решил отобедать тушеной печенкой? Конечно, тебя вырвало не на стол, а рядом. Но есть после этого никто не стал.
**
Дальше — роды. Непростое переживание для всех троих. Которое определяет многое, если не всё. И эстетика в этом переживании играет последнюю роль. А ты ведь так привыкла быть безукоризненной — и вообще в жизни, и для мужа в частности. А тут — сплошная физиология. Вдоль, поперек, наизнанку. И тебе даже смешно вспоминать, как ты переживала, пукнув перед коллегами. Вот пуканье перед мужем и врачами, каканье параллельно с родами, унизительное зашивание, трещины на сосках…
Понятно, ради чего всё это. И понятно, что это общее переживание сделало вас настоящей семьей. Вот только цена высока для тебя. Ты же читаешь «Космо» и всю жизнь стремилась быть такой как он, глянцевой.
**
И вот ребенок. Сладкий. Который своим криком сначала не даёт спать соседям по палате в роддоме (у всех дети как дети, а у тебя…), потом — просто соседям, (с утра они смотрят на тебя исподлобья и не предлагают помочь спустить коляску), а когда ты едешь с почти годовалым ребенком в поезде, из-за него не спит весь вагон. Всё понятно, зубы. Но те, у кого назавтра работа, свидание, отпуск, да мало ли что — забыли, что и у них когда-то резались зубы. И у их детей. Им просто хочется спать.
А однажды ты в первый раз выходишь с ребенком в свет — невозможно же бесконечно сидеть дома и гулять на детских площадках, и сидишь в кафе — красивая, с макияжем и маникюром, а твой сын на радостях ползает рядом и облизывает кафель. И люди переглядываются, и говорят тебе, что ты ехидна, а ты молчишь — ведь об этом мороженом и об этом глинтвейне ты мечтала почти год. А когда глинтвейн выпит, ты берешь ребенка на руки (за соседним столиком улыбающийся мужчина, будто из кино, по сценарию он смотрит на тебя так, как муж не смотрел уже две тысячи лет)… и твой сын сначала выливает тебе на рубашку чашку кофе (остывшего, и то ладно), а потом ловким движением руки расстегивает все кнопки на ней. Ррррррррраз! — и готово. И заливисто хохочет. И лучше бы этот кинематографичный блондин сейчас же ушел из кафе. Но он почему-то не уходит. А у тебя — камера наезжает, время замедляется — бельё совсем не как в фильмах. У тебя кормительный лифчик, в эпицентрах которого читаются следы засохшего молока. Да, пожалуй, тебе не нужен был этот глинтвейн.
Потом вы с малышом начинаете ходить на развивающие занятия, и оказывается, что твой сын вовсе не самый сообразительный в группе. А самый драчливый. Он бьет всех детей и отбирает у них игрушки. А другие мамы перешептываются между собой о том, какое воспитание ты дала своему ребенку, и ты чувствуешь себя изгоем.
И будет еще много некрасивых ситуаций, в которые ты бы никогда не попала, не будь у тебя ребенка. Будут порванные колготки (он не подумал, что не надо кидать в тебя котом), будут родительские собрания (в твоё время ни у кого из одноклассников не было двух дневников), будет дурацкое ПТУ (красиво названное лицеем) вместо престижного вуза. Будут соседи, с которыми он не поздоровался (разбил стекло, поджёг почтовый ящик).
Он совсем не такой, твой ребенок, каким ты его себе придумала. Он другой. Он злится, если ему одевают пижаму — хочет спать голым, даже зимой. И спит, стягивая ненавистные штаны во сне. Где-то с полутора лет. И до сих пор. Он с другой планеты — ему нравятся не те мультфильмы, что тебе. Не те ранцы, что тебе. Не те девочки, что тебе. Не те футбольные команды (с этим ты давно смирилась) и не те художники (ты готова до бесконечности листать альбом Климта, зная, что ему это понравится).
Но он — твой ребенок. И всё, что ты можешь сделать — всегда быть на его стороне. И смотреть те мультфильмы, что нравятся ему. И покупать те ранцы, что выбрал он. И восхищаться теми девочками, что… (хотя как можно ими восхищаться, уму непостижимо! Но придется восхищаться. Иначе никак.)
Он ведь твой. Ребенок. А Климт — Климт не так уж плох, если разобраться. То есть очень даже хорош Климт. Ты это сейчас поняла. Как и «Зенит». Особенно времен Адвокаата.
**
Кажется, я начинала с другого.
С лифта, где Яся хватала тёть за колготочные ноги и засовывала Мишку дядям в штанины.
Знаете, у дядь был выбор. Они видели, что лифт полон, и могли бы не заходить в него, не перегружать, дать Ясе пространство для манёвров. Поехать на следующем. Но они сели и, может, они станут чайлдфришниками. А может, наоборот.
А у меня выбора не было. Я не могла взять Ясю на руки, потому что она начала бы дрыгать ногами так, что дядям и тётям было бы куда хуже, чем от мишкиных поползновений. А мне — мне было бы хуже в разы. Воспитывать же Ясю в тесном пространстве лифта на публике в течение одной минуты — не мое амплуа. Она, конечно же, сделала бы всё ровно наоборот. А проигрывать я не люблю. Тем более в играх, где я заранее обречена на провал.
Это мой ребенок. И это мой выбор. И если я не могу изменить ситуацию, я изменяю своё отношение к ней. И говорю о том, что случилось, с юмором и позитивом. Тем более, что — честное слово — из лифта обиженным никто не ушел. Все хохотали. Кроме того самого рабочего, который держал над головой чемодан. Но у него для угрюмости была причина. Чемодан был тяжелым.
